Оригинал взят у
roar22 в идыРаз в год, на изводе февральских ид, император собирал сенаторов и говорил перед ними речь, не вставая с места, в то время как они почтительно стояли: "Обращаюсь к вам не столько в силу власти, дарованной мне святыми пенатами города Рима, сколько из уважения к традиции – как из года в год поступали наши отцы. Соратники! Завтра один из вас взойдет на плаху перед Колизеем на виду у плебса, который ждет праздника уже третий семестр. Кто отважится взять на себя эту трудную, но воспетую в веках роль? Семья его будет обеспечена по второе колено, имя выбито на Дельфийском камне, а старший сын смертника станет пожизненным всадником. Плюс поместье в Тиволи, это стопудово". Сенаторы обычно молчали – так положено по ритуалу – пристально рассматривая свой маникюр. Всем хотелось, но никто не мог. После чего, выждав положенную паузу в двадцать биений сердца, подавал голос младший сенатор с третьего этажа имперской пирамиды: "Если старшие позволят, я взойду. Но только чур не мухлевать с именем на Дельфии. Вон, прошлого года Орсини из рода Фраскати на три буквы не дописали, а говорили, получит по полной". И все смеялись простоте тосканской дворни. Хотя и завидовали черной завистью элиты, которая еще не известно, доживет ли до прихода немчуры Одоакра. А тут как-никак пожизненный всадник. И выводили Улюкаева из Сената, а он, полный отваги, дерзко глядел в глаза императору. И все знали, что такова его привилегия.